ГОРОД ТРУДА
Я здесь бывал довольно часто,
И жил подолгу, и всегда
Хотелось вновь и вновь встречаться
С великим городом труда.
И каждый раз при наших встречах
Я шёл взволнованный к нему, —
Как будто к молодости вечной
Я прикасался наяву.
Она звала меня, манила
К своим истокам золотым.
Со мною время говорило,
Как со свидетелем живым.
Теперь в сто крат родней, дороже
Нам этот город новый стал.
Он силы Родины умножил,
Ей свой характер передал.
Мы с ним впервые подружились
В том славном, памятном году,
Когда палатки разложили
На синем зимнем холоду;
Когда под вьюгой злой и хлёсткой
На зов вождя пришёл народ —
Построить здесь Магнитогорский
Металлургический завод.
А степь на сотни вёрст лежала
Огромным морем снеговым
И дико пела и визжала
Охрипшим голосом своим.
Но мы вступили в бой с бураном,
И день и ночь вгрызались в степь.
Со дна глубоких котлованов
Сумели век свой рассмотреть.
Уют нас дома не встречал,
На топчанах вздремнув немножко,
Мы кипятили в вёдрах чай,
Пекли уральскую картошку.
Тех лет строительных величье
Не в силах время зачеркнуть.
Оно на подвиг новый кличет
И нам указывает путь.
И наша память сохранила
Те чувства первые и ту —
Живого мужества и силы
Неповторимую черту.
В каком краю б теперь ни жили, —
Мы вспомним степь, буран, мороз,
Где первый камень положили
Твоих цехов, Магнитогорск!
Уральцы — народ богатырского склада,
Упорные люди в труде и в бою.
Если они говорят — «это надо» —
То сдержат и выполнят клятву свою.
Слово уральцев подобно закону,
Как скалы незыблемо, твёрдо оно,
Не выдумать мужества даже такого,
Какое Уралом в труде рождено.
И Родина вправе не только гордиться,
Но славные гимны Уралу слагать.
Я вижу уральцев счастливые лица,
Готовность в работе всегда побеждать.
Под их золотыми сегодня руками
Встают новостроек гигантских ряды,
И рушатся вечные скалы и камни,
Чтоб здесь зеленели листвою сады.
Кипит на заводах и в шахтах работа,
Гудят неустанно машины в полях
Нет лучшего счастья и большей заботы,
Увидеть мечту воплощённой в делах.
Под небом уральским
Я рос и мужал,
Здесь первый экзамен
На зрелость держал.
В цеху, где гудели
Плавильные печи
И лоснились потом
Могучие плечи,
Где люди пытливо
И смело искали
Предельную крепость,
Выносливость стали;
Где сами они
Не всегда замечали
Как вместе с металлом
Росли и крепчали;
И как в ежедневном
Спрессованном шуме
Роднились сердца их
И лучшие думы.
Наш цех был похож
На корабль величавый,
Овеянный первой
Строительной славой,
И первою радостью,
Первой мечтой
Зажжённой трудом
Над пустынной землёй.
Сюда я приехал
Из дальней деревни
С крестьянской душою
И с именем древним.
Теперь под железным
Размеренным громом
Как будто на новой
Далёкой планете
Стою, унесённый
Вперёд на столетье.
Планета моя,
Ты зовёшься Уралом,
Тебя узнаю я
По звону металла,
По этим, трудом
Атакованным горам,
По тучным лесам,
Полноводным озёрам,
По темпам великих
Строительных дней,
По нраву крутому
Уральских людей,
Чей труд, сокрушающий
Скалы, каменья
Открыл на земле
Этот край вдохновенья.
Кто раз нашу силу изведал,
Её не забудет вовек.
Чувством великой Победы
Советский живёт человек.
В тяжёлых боях и в работе
Давало нам силы оно,
На самых крутых поворотах
Мы верили в чувство одно —
Победа! Победа! И только
Победа во всём и везде.
Но если до цели далёко,
И если ты в страшной беде —
То ты не опустишься наземь
И рук не положишь на грудь.
Ты вспомнишь, увидишь глазами
Товарищем пройденный путь.
И взору и мыслям предстанут
Любимой отчизны огни.
Живые и мёртвые встанут,
Расскажут, как бились они
За нашу святую победу,
За русскую землю свою,
Как самые тяжкие беды
Они превзмогали в бою.
Да будет их путь вдохновеньем
Сегодня на фронте труда,
Вся жизнь наша — поле сраженья,
И каждый в ней только солдат
Своей непреклонной державы,
Единственной правды земли.
За честь её, гордость и славу
Мы в битвы смертельные шли.
А. Климов
МОЛЧАЛИВЫЙ[22]
(Арктический рассказ)
I.
Впервые я встретился с Молчаливым лет семь назад.
Я тогда зимовал на полуострове Ямал, на полярной станции мыса Маре-Сале.
Однажды, в начале зимы, вдвоём с товарищем — научным сотрудником, мы отправились на охоту. Оба охотника были щедро увешаны всякими нужными, а больше того ненужными принадлежностями. Глядя на нас, можно было подумать, что цель нашего путешествия отстоит по крайней мере на тысячу километров. Однако, шли мы за тюленями на припай льда в Бадарецкой губе. Припай же был не дальше пяти-шести километров от зимовки.
Чего только мы не взяли с собой, собираясь за тюленями. Язвительный радист даже посоветовал:
— Вы бы ещё чайничек полведёрный захватили. Чайку бы, глядишь, испили.
Начальник зимовки всеми силами сдерживался, чтобы не расхохотаться, но молчал.
Мы ушли. С утра погода была хорошей. На сером, пепельном небе мерцало тусклое солнце.
До припая мы не смогли дойти. Груз и, в изобилии надетые, меха затрудняли лазанье с тороса на торос. Мы вспотели, как банщики, и километра за четыре сделали первый привал. После отдыха итти стало ещё труднее. Второй привал был и последним.
К обеду с севера потянул норд, в воздухе закружились снежинки. Началась метель. Темнота быстро навалилась на снега. Ветер крепчал. Между огромными льдинами он проносился, как в трубе, резко, со свистом, неся больно режущий снег. В мозгу у меня рождались страшные картины смерти: «как Седов», — проносилось в голове. Товарищ молчал, но чувствовалось, что и он переживает нечто подобное.
Часа четыре блуждали мы во льдах. Пробовали копать снег, в надежде увидеть землю, но и под ногами был лёд.
Так прошло ещё часа три. Наконец, измотавшись, вконец, обессилев, сделали привал. Воображаю как выглядели мы, злосчастные охотники за тюленями! Ружья, сумки и фляжки висели на нас кое-как: путались в ногах, шлёпали по коленям, болтались за спиной, бренчали и звенели у пояса.
Собрали бумагу, носовые платки, записные книжки и зажгли костёр. Но ветер задувал робкое пламя, костёр смрадно чадил. Может быть, это нам и помогло. Вдруг справа из-за льдины, за которой мы спасались от ветра, показался человек.
— Нашли! Нашли! — закричал я и бросился навстречу тёмной фигуре. Вдруг откуда-то выскочила свора собак, и передовой пёс (в темноте можно было разглядеть огромный силуэт волка) совсем неприветливо зарычал.
— Тубо, Пясинец, назад! — Когда человек крикнул, я вспомнил, что где-то слышал имя собаки, но сейчас было не до воспоминаний.
Собаки легли в снег, а человек, подойдя к нам, заговорил:
— Иду, слышу дым. Откуда?
— С Маре-Сале…
— А-а, — протянул незнакомец. — Пясинец, вставай!
Мы растерянно молчали. Собаки, ворча, встали на ноги.
— Вы, значит, дома? — продолжал незнакомец. — Ну привет Кислову сказывайте.
— Постойте, товарищ! — взмолились мы и честно рассказали о своём несчастье.
— А-а, зимовка рядом, с полверсты однако будет, не больше. Пойдём, доведу.
И он твёрдо и уверенно погнал свору в сторону, в темноту.
Мы поспевали за ним из последних сил. «Как мальчишки, — возмущался я, — заблудились в трёх льдинах, костёр зажгли. Ах, Седовы! А он, как кошка ночью видит, как собака чует, на дым пришёл…».
